Ангел и тот не мог бы войти в домик так бесшумно. Гретель, не смея ни на кого взглянуть, тихонько прокралась к матери.
В комнате было очень тихо. Девочка слышала дыхание старого доктора. Ей чудилось, будто она слышит даже, как падают искры на золу в камине. Рука у матери совсем похолодела, но на щеках горели красные пятна, а глаза были как у оленя: такие блестящие, такие скорбные и тревожные.
Но вот на кровати что-то шевельнулось - едва-едва, и, однако, все вздрогнули. Доктор Букман в тревоге наклонился вперед.
Снова движение. Крупная рука, слишком белая и мягкая для руки бедняка, дернулась... и медленно поднялась к голове.
Она ощупала повязку, но не судорожно, не машинально, а движением, столь явно сознательным, что даже доктор Букман затаил дыхание. Потом глаза больного медленно открылись.
- Осторожно! Осторожно! - послышался голос, показавшийся Гретель очень странным. - Подвиньте этот мат повыше, ребята! А теперь бросайте на него глину. Вода поднимается быстро... Время не терпит...
Тетушка Бринкер кинулась вперед, как молодая пантера.
Она схватила мужа за руки и, склонившись над ним, зарыдала.
- Рафф! Рафф, милый, скажи что-нибудь!
- Это ты, Мейтье? - спросил он слабым голосом. - А я спал... кажется, я ранен... Где же маленький Ханс?
- Я здесь, отец! - крикнул Ханс, чуть не обезумев от радости.
Но доктор остановил его.
- Он узнает нас! - кричала тетушка Бринкер. - Великий боже, он узнает нас! Гретель, Гретель, поди сюда, взгляни на отца!
Тщетно доктор твердил: "Замолчите!" - и не пускал их к кровати: он не мог удержать никого.
Ханс и тетушка Бринкер, смеясь и плача, не отрывались от того, кто наконец пробудился. Гретель не издавала ни звука, но смотрела на всех радостными, удивленными глазами. Отец снова заговорил слабым голосом:
- А что, малышка спит, Мейтье?
- Малышка! - повторила тетушка Бринкер. - О Гретель! Это он о тебе говорит! И он называет Ханса "маленьким Хансом"! Десять лет проспать! О мейнхеер, вы спасли всех нас! Он десять лет ничего не сознавал! Дети, что же вы не благодарите меестера?
Добрая женщина была вне себя от радости.
Доктор Букман молчал; но, встретившись с нею глазами, поднял руку вверх. Тетушка Бринкер поняла его; поняли и Ханс и Гретель.
Все трое стали на колени у кровати. Тетушка Бринкер молча держала мужа за руку. Доктор Букман склонил голову; его ассистент стоял к ним спиной у камина.
- Почему вы молитесь? - пробормотал отец, взглянув на жену и детей, когда они встали с колен. - Разве сегодня праздник?
Нет, день был будничный. Но жена его наклонила голову - говорить она не могла.
- Тогда надо прочесть главу... - медленно, с трудом выговорил Рафф Бринкер. - Не знаю, что со мной... Я очень слаб. Пускай пастор прочитает.
Гретель сняла большую голландскую библию с резной полки.
Доктор Букман, несколько смущенный тем, что его приняли за пастора, кашлянул и передал книгу своему ассистенту.
- Читайте уж! - буркнул он. - Надо их всех утихомирить, а не то больной умрет.
Когда главу из библии дочитали, тетушка Бринкер сделала какой-то таинственный знак окружающим, давая им понять, что муж ее впал в забытье.
- Ну, юфроу, - сказал доктор вполголоса, надевая свои толстые шерстяные перчатки, - необходимо соблюдать полнейшую тишину. Понимаете? Случай поистине исключительный. Завтра я опять заеду. Сегодня не давайте больному есть. - И, торопливо поклонившись, он вышел вместе с ассистентом.
Его роскошная карета стояла неподалеку. Кучер медленно проезжал лошадей взад и вперед по каналу почти все то время, что доктор пробыл в доме.
Ханс вышел тоже.
- Благослови вас бог, мейнхеер! - сказал он, краснея и дрожа всем телом. - Я никогда не смогу отплатить вам, но если...
- Нет, сможешь! - резко перебил его доктор. - Сможешь, если будешь вести себя разумно, когда больной опять проснется. Ведь таким гвалтом и хныканьем даже здорового человека легко уморить; а кто на краю могилы, о том и говорить нечего. Хочешь, чтобы отец твой выздоровел, - усмири баб.
И, не добавив ни слова, доктор Букман зашагал прочь навстречу своей карете, а Ханс стоял как вкопанный, широко раскрыв глаза.
В тот день Хильда получила строгий выговор за то, что опоздала в школу после большой перемены и плохо отвечала на уроке.
Она стояла у домика, пока не услышала, как тетушка Бринкер засмеялась, а Ханс крикнул: "Я здесь, отец!" - и только тогда пошла в школу. Не мудрено, что она пропустила урок! И как могла она выучить на память длинный ряд латинских глаголов, если сердцу ее не было до них никакого дела и оно непрестанно повторяло: "О, как хорошо! Как хорошо!"